Его сотрудник кивнул и направился в другую комнату. Но, когда он уже стоял у дверей, старший вдруг крикнул:

– Подожди! Это документы КГБ. Здесь есть письмо нашего министра в КГБ…

Договорить он не успел. Потапчук резко достал пистолет, Семенов выхватил автомат. Раздалась короткая очередь. Сидевший за столом человек даже не вскрикнул. Он схватился за грудь, рукав окрасился кровью. Он машинально дотронулся до лежавших в чемодане документов, на которых остался отпечаток его кровавой ладони, и сполз на пол.

Молодой проверяющий замер в оцепенении, но вдруг бросился в другую комнату, намереваясь подать сигнал тревоги. Потапчук дважды выстрелил ему в спину. И парень упал словно подрубленный.

Услышав выстрелы, Савельев сильным ударом отбросил от себя пограничника и, когда тот попытался подняться, разрядил в него половину обоймы из своего пистолета, словно вымещая свою досаду за неудавшуюся экспедицию.

Водитель, стоявший рядом с ним, замер, боясь шевельнуться. Во второй машине Лозинский достал пистолет, приставил его к голове водителя, который от страха закрыл глаза.

Семенов и Потапчук ворвались в комнату пограничников. От выстрелов четверо парней, находившихся в соседней комнате, проснулись и соображали, что им делать. Один из них потянулся к оружию, когда в комнату ворвались двое «ликвидаторов». Даже если бы у всех четверых пограничников-добровольцев было самое совершенное оружие, даже если бы их было шесть человек или восемь, даже если бы они заранее узнали о нападении, то и тогда у них не осталось бы ни единого шанса.

Выстоять против двоих суперпрофессионалов КГБ, отвечавших за ликвидацию зарвавшихся агентов и неудачных связных, они бы не смогли. Это все равно что выставить несколько велосипедов против гоночной машины. Или столкнуть легковые автомобили с тяжелым самосвалом. Один подготовленный «ликвидатор» мог спокойно расправиться с пятью-шестью вооруженными людьми.

Семенов и Потапчук были профессиональными убийцами. Подготовленными, натренированными снайперами, не знающими промаха, безжалостными исполнителями, отработавшими свои действия до автоматизма. И четверо молодых добровольцев, не имевших навыков в подобном «искусстве», для них ничего не значили. Чтобы научиться убивать, нужно раздавить собственную душу.

Через несколько секунд все было кончено. Автоматная очередь Семенова и точные выстрелы Потапчука сделали свое дело. Теперь в комнате лежали четыре трупа. Семенов убрал автомат и, достав пистолет, подошел к телам погибших, делая каждому контрольный выстрел в сердце или голову.

Лишь затем они вышли из здания. Они несли тяжелый чемодан и поэтому не сумели обернуться на крик Савельева. Еще один доброволец пограничной стражи в этот момент выходил из туалета. Он слышал выстрелы и крики. Поэтому, достав свой огромный старый «ТТ», он смело и безрассудно шагнул навстречу незнакомцам, поднял пистолет, прицеливаясь в Савельева. Сзади раздался выстрел. Это Лозинский отвлекал внимание нападавшего, понимая, что попасть в него с такого угла не сумеет.

Но парень увидел труп, лежавший рядом с Савельевым, заметил пистолет в его руке и, уже потеряв всякий рассудок, шагнул дальше, сделав два прицельных выстрела в неизвестного. Савельев успел увернуться. Он просто спрятался за спину ничего не понимавшего и напуганного столь стремительно развивавшимися событиями водителя, который тут же упал. Нападавший на мгновение опешил, и Савельев, воспользовавшись этим, выстрелил ему в горло и в грудь. Парень захлебывался собственной кровью. Но он еще оставался живым и хрипел от ужаса и боли.

– Все кончено, – подвел итог Семенов, забрасывая чемодан обратно в автомобиль. – Там все готовы.

– Этого тоже нужно добить, – показал на тяжелораненого Потапчук.

– Не надо, – жестко сказал Савельев, – пусть помучается, собака. Он меня чуть не убил.

– Что теперь делать? – спросил Потапчук. – У нас столько трупов.

– И один свидетель, – добавил Семенов, показывая на второго водителя, которого все еще держал под прицелом Лозинский.

– Идите сюда, – крикнул им Савельев.

Лозинский толкнул водителя в бок стволом своего пистолета и подошел вместе с ним к полковнику. Савельев кивнул ему и, улыбаясь, сказал:

– Кажется, я твой должник. Ты спас мне жизнь.

– У нас много убитых, полковник, – мрачно сказал Лозинский, – что будем делать?

– Мы все знаем, что теперь сделают с нами в Москве, – добавил Потапчук. – Нам всем светит тюремный срок. Или «вышка».

– Да, – кивнул Савельев и вдруг, резко подняв руку, выстрелил в голову второго водителя. Кровь ударила в Лозинского. Тот поморщился. Несчастный упал на землю.

– Вот и все, – подвел итог полковник, – теперь у нас не осталось свидетелей. И ничто не мешает нам спокойно обсудить, как быть дальше.

Глава 32

Дронго посторонился, пропуская в номер молодую женщину. Она вошла. Надетый на ней костюм светло-серого цвета состоял из юбки и плотно облегающего тело пиджака. Он машинально отметил, что костюм эксклюзивный. «От Келвина Кляйна», – автоматически подумал он, впрочем, слегка сомневаясь. Гостья явно не испытывала недостатка в средствах.

Женщина прошла к креслу, села в него, закинув ногу на ногу и глядя ему в глаза. Ничего не понимая, он сел в другое кресло. Они помолчали.

– Простите, – первым начал Дронго, – я забыл представиться.

– Я уже знаю ваше имя, – улыбнулась она. – Ваш друг сообщил мне номер вашей комнаты, и я смогла узнать ваше имя.

– Очень любезно с его стороны, – сдержанно заметил Дронго. В его положении приходилось подозревать каждого, с кем он вступал в контакт.

– Я не вовремя? – по-другому поняла его интонацию женщина.

– Нет, – быстро сказал он. Черт бы побрал все его задания в мире! Он имеет право на нормальное человеческое счастье. – Простите меня, я не знаю, как вас зовут.

– Мари. Мари Олтмен.

– Вы американка? – удивился Дронго.

– А почему не англичанка? – улыбнулась женщина.

– Не знаю. Просто мне кажется, что англичанка вряд ли пришла бы сюда.

– Вы плохо знаете английских женщин.

– Может, я вообще плохо знаю женщин, – пробормотал Дронго.

– Может быть, – согласилась она, – тем не менее вы правы, я американка.

– И у вас есть капля южной крови. Скорее итальянской или испанской, – предположил Дронго.

– Вы умеете угадывать, – кивнула она и на этот раз, – моя мать была итальянкой. Отсюда мои черные волосы и резкие черты лица.

– Они прекрасны, – пробормотал Дронго, – и у вас красивое имя, Мари.

– Так называла меня мать. Она хотела назвать меня Марией, но отец настоял, чтобы я была Марианной. Тогда стали звать коротко Мари.

– Неужели у вас есть еще и русская кровь? По-моему, это русское имя.

– На этот раз вы ошиблись. Мой отец – страстный поклонник поэзии Элиота, считал его произведения вершиной английской поэзии. И однажды прочитал в одной из его критических статей о Марианне Мур [2] , американской поэтессе, мало известной в мире. Отец нашел и издал все книги Марианны Мур. Говорят, ее трудно читать и еще труднее понимать, но мне ее книги всегда нравились. А мой отец решил назвать меня в ее честь.

– Красивая история, – кивнул Дронго. – Ваш отец имел изысканный вкус. Я его поздравляю. В наше время не так много людей любят Элиота. Французская поэзия дала миру Бодлера, а английская – Элиота. Критики считают, что они в чем-то схожи в своей творческой манере.

– Вы знаете французский? – быстро спросила она.

– К сожалению, нет. Только английский и итальянский.

– Вы знаете итальянский? – уже на языке своей матери спросила его гостья.

– Не настолько хорошо, чтобы разговаривать с такой собеседницей, как вы, – ответил он по-итальянски, – я все-таки предпочитаю английский.

– Вы неплохо разбираетесь в поэзии, – кивнула она, не сводя с него прекрасных глаз.

– Думаю, гораздо хуже вашего отца. Во всяком случае, о существовании Марианны Мур я даже не подозревал.